Первый осознанный мной самим сценический триумф пришёл ко мне в десять лет, во время трехмесячного пребывания в больнице.
За такой срок жизнь неизбежно налаживается: к нам время от времени приходили учителя, изредка наезжали артисты, почти ежедневно мы смотрели телевизор (премьеру «Иронии судьбы» я видел именно там, как сейчас помню: сидя на полу), была у нас и ещё одна, забытая ныне форма досуга – диафильмы.
Как-то раз – именно под новый 76-й год – крутили что-то героически-былинное, и текст вызвался читать я – случайно, без всякого намерения стяжать славу.
Подробностей уже не воскресить, но, вероятно, сюжет меня захватил: помню напряжённую тишину в затемнённой палате, свой звонкий мальчишеский голос, халаты подошедшего на звук медперсонала, белеющие во мраке, и вдруг чьё-то негромкое, холодно-удивлённое:
- Это Гомазков так читает?
Я узнал голос медсестры, невзлюбившей меня с самой госпитализации и затем лишь укреплявшейся в своём мнении. Она отчего-то считала меня совершенно никчёмным созданием, мелким пакостником, которому лишь природная склизкость позволяет не попадаться и потому не числиться в хулиганах.
Этот голос обжёг меня, как плеть жеребца, анализировать ситуацию было нечем и некогда; кадры менялись быстро, текст шёл плотный, но дискант мой взлетел, взволнованно трепеща, а слова подоспели в самый раз – что-то вроде: «Славься, Русь! Нет тебя краше на всём белом свете! Не сломить тебя ни горьким бедам, ни лютым ворогам – о, великая наша Русская земля!..»
В настоящей рождественской истории медсестра круто изменила бы ко мне отношение, но нет: сознание того, что она всё же недооценила мелкого пакостника, лишь усилило её антипатию; впрочем, это было уже не важно.
Теперь я понимаю, что именно полная неприязни фраза:
- Это Гомазков так читает? –
была той отравленной иглой, что навсегда инфицировала меня: именно благодаря ей я понял, что такое – успех.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →