Чтобы есть бутерброды по рецепту кота Матроскина – колбасой вниз, надо, во-первых, чтобы колбаса была крупной в сечении, иначе это будет не бутерброд, а канапе: ведь очевидно, что кус колбасы может быть только один, иначе всё попадает. Во-вторых, кус этот должен быть достаточно толстым, иначе он будет отгибаться вниз, и есть его будет неудобно. Впрочем, в нашем детстве в ходу были именно такие бутерброды: порой ещё и с маслом – для большей склеенности хлеба и колбасы, а теперь следует признать, что рецепт кота Матроскина остался далеко в прошлом, как и само наше детство…
В детстве я, разумеется, пел припев песни про тачанку как «эх, тачанка-растачанка», понимая сие недвусмысленно: «такая-растакая раскрасавица тачанка». Потом мне захотелось разнообразия, и я стал петь «эх, тачанка-растопчанка». Едва ли я знал тогда что-то о графьях Ростопчиных, я имел в виду иное: «красавица тачанка топчет своих врагов, как тараканов». Потом и это мне прискучило, и я решил ввести в песню атмосферу боя со звуками выстрелов. А так как выстрелы я в то время изображал примерно как «тофф! тофф!», то и петь стал «эх, тачанка-растофчанка». Вот таким окольным путём я совершенно неосознанно пришёл к верному произношению оригинального текста.
Как-то раз в далёком детстве мы с моим приятелем Антоном выстругали красивую лодочку из толстой сосновой коры и уже собрались было пустить её в первое плавание по лесному ручью, как вспомнили, что не дали судну имени. - Давай, – предложил я, – назовём её по началу наших имён: Алан. - А чё это, – обиделся мой приятель, – твоё имя первое? - Хорошо, – благородно согласился я, – тогда Анал! Судя по тому, что я не помню, как поплыла наша лодка, вероятнее всего, поплыла она именно так, как мы её назвали. Вот так пустые амбиции – с одной стороны, и излишняя сговорчивость – с другой, губят хорошие начинания.
Забесплатно! Сегодня (уже вчера), кажется, была официальная премьера Вильяма нашего «Левиафана». Так что срочно и забесплатно продаю идею. Надо немедленно выступить с рецензией: дескать, будучи цивилизованным человеком (в отличие от), я не мог позволить себе пиратских скачиваний, но вот теперь – послушав вас долго и терпеливо – скажу: ну и дураки же вы все! И далее – уже всё равно что: дело сделано, я – Д’Артаньян – весь в белом! Продаю идею забесплатно, потому что мне не пригодится: не смотрел и не буду. Так вышло, что узнал случайно фабулу и сразу заскучал. Не ищу я правды жизни в искусстве: и так её знаю, ищу в искусстве другого. Потому люблю, например, Феллини, у которого – и сюжет депрессивный, и всё плохо, а в конце смеёшься сквозь слёзы и засыпаешь счастливым. Или «Сны» Куросавы (это я на ходу вспоминаю: редко кино смотрю – не фанат), или «Солнце» Сокурова (что это меня на Японию потянуло) – пожалуй, последний на сей момент фильм, который меня по-настоящему зацепил: и совсем не собирался, и время позднее, и вставать рано, а попал, листая каналы, и завис. И челюсть зависла. Чуда хочу. Удивления. А то, что, как говорит моя дочь, "жизнь – боль" (тоже мне открытие), давно знаю по себе. Только я в меру малых сил своих с этим знанием борюсь, и в подмогу мне воздушных шариков надо. А гирек не надо – и так все полки заставлены заместо слоников. Но это я, собственно, не про «Левиафан»: я ведь его не смотрел, – просто жалко стало, что такую идею забесплатно продаю – надо хоть душу отвести.
Однажды – в студёную и зимнюю для моего душевного состояния пору – я поймал себя на том, что завидую самовлюблённым дуралеям, которых вокруг немало – особенно в артистической среде. Меня это расстроило, но не само по себе: я испугался, что завидую их успеху. К счастью, когда холодная пора прошла, зависть моя улетучилась без следа, сменившись равнодушием, и я понял, что – слава Богу – завидовал только их душевному комфорту и уверенности в себе, так как у меня самого с этим делом были серьёзные проблемы. Теперь вот думаю, может, равнодушие к самовлюблённым дуралеям – это тоже нехорошо, может, их надо жалеть? Но опять же боязно: гордыней отдаёт. Нет, я понимаю, конечно: по большому счёту самовлюблённых дуралеев надо любить, но это уж, как говорится, «разве что Ленин может».
Гостя у родителей в Москве, набрёл на собственные архивы, заботливо хранимые отцом. Что сказать: о своих поэтических дарованиях вывод мной был сделан уже давно, но приятно утвердиться во мнении. Свои лучшие строки я написал в четыре и пять лет соответственно:
Сено, сено – семь стогов. Сено радует коров.
Это четыре.
Стучит баран в ворота, Он ищет там кого-то.
Это пять.
Собственно, этим я практически исчерпал отпущенные мне стихотворные таланты. Вот – для подтверждения – опус лет семи: явно по мотивам «Бородина». Привожу в отрывках, ибо – невмочь.
Вот враг подошёл, прицелился в нас, Но меток у русского правый глаз! Выстрел раздался, и враг упал, Который за конницей скакал…
(Интересно, на чём – явно ведь не на коне, судя по контексту).
И враг от свирепости онемел, И только кричал: «В бой!»
(Действительно, онемел).
И тысяча мёртвых кровавых тел Смешалась в битве густой…
(И притом – никакого «Зомби-апокалипсиса» тогда ещё снято не было). В финале ещё обращает на себя внимание строчка: "И враг от стыда отступил". Какая всё же примечательная и многогранная личность этот враг: даже интересно, кто он? Одно можно сказать: если скачет, значит, не москаль.
И так далее… С глубоким удовлетворением должен признать: годы учёбы и практики прошли не бесследно. Сейчас я пишу лучше, чем в семь. Но – хуже, чем в пять.
Можно – любительской. Но стесняюсь, поэтому пишу в воскресенье. Стал замечать периодическую утрату контроля над частицей «не» в своих интернет-писаниях, особенно, когда комментирую быстро. Впрочем, и перечитывая, не всегда замечаю. Чаще пропускаю «не», но иногда и вставляю лишнее там, где оно уже есть. А это не не всегда безобидно, а иногда даже обидно: ведь смысл меняется на противоположный, что очень хорошо. В смысле – не очень. Это побочный эффект моей тяги к консенсусу, протест подсознания против вечного российского негативизма, или что-то ещё? Как вам кажется?
